Хасан Бакаев

1

Этногенез чеченского народа представляет собой сложную научную проблему, которая может быть решена только в результате комплексного использования исторических, лингвистических, антропологических и археологических данных. Именно подобный комплексный метод решения этногенетических проблем, как наиболее успешный, предлагал применять выдающийся ученый-востоковед И.М. Дьяконов [34, с. 149]. Лишь при таком многокомпонентном подходе решение вопросов происхождения того или иного народа будет плодотворным.

За последние годы для решения этногенетических проблем все с большим успехом применяются также данные ДНК-исследований, которые в чем-то опровергают и уточняют, а в чем-то подтверждают достижения дочерних отраслей исторической науки. В представленной работе основной упор сделан на археологическом и лингвистическом аспектах названной проблемы, а все остальные данные затрагиваются лишь в той мере, в какой это необходимо для обоснования археологических и языковедческих построений. Выстраивая такую структуру этой работы, мы руководствовались важным методологическим принципом, сформулированным в свое время И.М. Дьяконовым: «…языковые контакты всегда имеют место как результат действия внеязыковых факторов. Тем самым, если мы хотим изучить значение языковых контактов, мы должны также рассмотреть исторические, культурные и антропологические взаимодействия» [37, с. 5].

Совокупность археологических находок позволяет уверенно утверждать, что Кавказ IV тыс. до н.э. (т.е. энеолитической и раннебронзовой эпох), находился в центре евразийских и общемировых технологических и социальных достижений и в значительной степени являлся источником этих достижений. Как отмечает датский ученый Свенд Хансен, среди кавказских инноваций того времени – «новые металлы, как серебро, новые сплавы, как мышьяковая медь, колесо и повозка, разведение овцы шерстного направления и доместикация лошади. Инновационные ключевые технологии оказали большое влияние на производство более эффективных видов оружия, как кинжалы и мечи, на развитие грузового транспорта и передвижение на большие расстояния. С инновациями в технико-технологической сфере связаны новые социальные формации – первые государства в Месопотамии и Египте. В других регионах также появились монументальные курганные насыпи и захоронения с элитным инвентарем, показывающие возрастающую новую власть отдельных представителей общества. Кавказ – центр технических и социальных нововведений этого времени» [95, с. 69-70].

Древнейшими очагами возникновения и становления производящей экономики следует, по-видимому, считать Анатолию (Чатал-Гуюк или, по иной транслитерации, Чатал-Хююк) и Палестину (Иерихон). Поселение Чатал-Гуюк датируется сер. VIII – сер. VI тыс. до н.э. [46 с. 437-454], приблизительно тем же временем датируется и Иерихон; причем, с самого своего основания Иерихон, судя по всему, был земледельческим поселением («городом» с 2-3 тысячами населения) [49, с. 26-27]. Еще более крупным (в 4 раза больше) являлось современное Иерихону и близко к нему расположенное раннеземледельческое поселение Айн-Гхасаль [107 с. 37]. В это же время или даже раньше земледелие появилось также у древних неолитических племен, создавших храмовый комплекс Гёбекли-Тепе (Юго-Восточная Анатолия), древнейший слой которого датируется концом XI – началом X тыс. до н.э., а зачатки земледелия, судя по всему, появляются у создателей Гёбекли-тепе гораздо позже, на рубеже X-IX тыс. до н.э. [107, с. 67-71]. Поразительны достижения этих древнейших земледельцев и скотоводов, умевших воздвигать мощные каменные оборонительные сооружения, строить храмы с яркими фресками, употреблять в домашнем обиходе мастерски изготовленные столовые приборы и производить разнообразные ювелирные украшения и бытовые предметы, в том числе и изящные обсидиановые зеркальца [41, с. 51-56].

Это была эпоха неолита и кавказское население того времени также очень рано перешло к производящим формам экономики. Несмотря на сравнительно небольшое число раскопанных памятников той эпохи, их совокупное количество все же свидетельствует о том, что в VII-VI тыс. до н.э. древние жители Кавказа также приобщились к земледелию и скотоводству. Впрочем, важную роль в жизни кавказских племен, как и у других создателей неолитических культур, продолжали играть и традиционные промыслы – охота и рыболовство. Древнейшим товаром, который экспортировался с Кавказа в соседние регионы, являлся обсидиан (вулканическое стекло), которым особенно богато Армянское нагорье [41, с. 62]. Следовательно, мы можем говорить о том, что в те древнейшие времена уже зародилась обменная торговля.
Памятников следующей, энеолитической, эпохи открыто на Кавказе не менее 70. Большинство энеолитических поселений обнаружено в Азербайджане (более 50), остальные – в Грузии, Армении и Дагестане [108, с. 100]. Древнейший из этих памятников, получивший название Шомутепе, датируется по С-14 серединой VI тыс. до н.э., но большинство относится к периоду V – начала IV тыс. до н.э. [108 с. 101-102].

Энеолитическая культура Закавказья подразделяется на два комплекса, отличающихся друг от друга по ряду характерных признаков. Северный комплекс (типа Шомутепе), локализующийся в бассейне реки Куры, характеризуется примитивной гончарной продукцией и некоторыми другими чертами, чья совокупность свидетельствует о том, что шомутепинский комплекс является эволюционировавшей формой более древней местной неолитической культуры. Южный комплекс (типа Кюльтепе), расположенный в бассейне реки Аракс, имеет значительно более развитый характер. Специалисты отмечают, что наличие лощеной, иногда расписной, посуды, медных изделий и т.п. приближает его по облику к энеолитическим культурам остальных регионов Передней Азии [41, c. 62]. Если Шомутепе, как уже отмечалось, датирован серединой VI тыс. до н.э., то Кюльтепе по С-14 датируется первой третью IV тыс. до н.э. [108, c. 101].

Известно, что в V-IV тыс. до н.э. в Северной Месопотамии существовала так называемая халафская культура, очень тесно связанная с энеолитической культурой Закавказья [67, c. 11]. Следовательно, мы можем предположить, что комплексы типа Кюльтепе имели южный источник культурных импульсов, обусловивших их своеобразие. Однако ряд ученых-кавказоведов, в частности, Р.М. Мунчаев и Н.Я. Мерперт, не исключает и сильного обратного влияния, что указывает, по всей видимости, на смутно вырисовывающуюся общность халафской культуры с кюльтепинским вариантом кавказского энеолита [67, c. 11-12]. Проще говоря, мы можем предположить, что уже в эту древнейшую эпоху какие-то племена продвигались из Передней Азии на Кавказ, а также происходили миграции и в обратную сторону. Мы почти ничего не знаем об этническом облике этих племен, но можем с уверенностью констатировать, что именно среди них находились наши древнейшие предки – носители кавкасионского антропологического типа, который, судя по краниологическим материалам, зародился на Армянском нагорье еще в эпоху энеолита и ранней бронзы [2, с. 100].

Достойно быть упомянутым, что халафская культура была случайно открыта чеченцами-мухаджирами осенью 1899 года вблизи сирийского селения Рас-эль-Аин, во время рытья могилы в склоне холма Тель-Халаф для захоронения покойника. В вырытой яме были обнаружены каменные изваяния животных с человеческими головами и другие артефакты. Этот слой оказался остатками столицы хурритской империи Митанни – города Вашшуканне [21, с. 31; 30, с. 266]. Немецкий археолог-любитель Макс фон Оппенгейм, узнав о находках у Рас-эль-Аина, на холме Тель-Халаф, начал там раскопки, результатом которых и стало открытие халафской культуры [98, с. 196-207].

Памятники типа Кюльтепе самим своим расположением указывают на свое происхождение. Они своеобразным клином как бы рассекают ареал распространения более архаичных, выросших на местной основе памятников шомутепинского типа, которые в позднем энеолите охватывали не только восточные, но и западные области Закавказья. Причем, рассекают по направлению с юга на север. Р.М. Мунчаев пишет об этом так: «Вся указанная группа памятников (Восточного Закавказья. – Авт.) связана, по-видимому, генетически с …поздненеолитическими памятниками Западного Кавказа и характеризуют особую культуру энеолита Кавказа, отличную в значительной степени от той, которая представлена в Центральном и Южном Закавказье» [66, c. 84].

На современном уровне изученности раннеземледельческой культуры Кавказа едва ли можно согласиться с мнением известного грузинского ученого-кавказоведа О.М. Джапаридзе, который прародиной древних кавказцев считал Западный Кавказ [28, c. 44-45]. Ведь подавляющее большинство раннеземледельческих памятников открыто на Восточном Кавказе, где зафиксированы и древнейшие из них. Кроме того, мнение О.М. Джапаридзе вступает в противоречие с результатами плодотворных изысканий дагестанских археологов, в частности, Х.А. Амирханова, который много лет подряд изучал уникальное Чохское поселение.

Х.А. Амирханов приходит к выводу, что «на уровне неолитического слоя памятника (Чохского. – Авт.) появляются: первые (древнейшие на Кавказе) искусственные жилища, керамика, культурные злаки, домашние животные, примитивные сельскохозяйственные орудия, изделия для переработки растительных продуктов. Имеются, таким образом, очевидные свидетельства перехода обитателей горного Дагестана от присваивающего к производящему хозяйству» [3, c. 161]. Древнейший неолитический слой Чохского поселения датируется Х.А. Амирхановым началом – первой половиной VI тыс. до н.э. [3 c. 176]. Выводы Х.А. Амирханова получили признание среди ученых-кавказоведов [14, c. 4].

Чохское поселение, удивительное своей древностью, не имеет пока аналогов в горных районах Северного Кавказа, хотя эти районы по своим природным условиям не менее благоприятны для зарождения древнейшего земледелия. Видимо, отсутствие в горах Северного Кавказа, в частности, в соседней с Дагестаном Чечне, поселений, синхронных Чохскому, следует объяснять слабой археологической изученностью всего этого региона. Дагестанский кавказовед М.Г. Гаджиев замечает по этому поводу: «В археологическом отношении горная Чечня еще слабо изучена, здесь пока неизвестны памятники раннеземледельческой культуры, относящиеся к более раннему времени, чем эпоха средней бронзы… Однако находки кремневых орудий неолитической эпохи в районе горного озера Кезеной-Ам дают основания надеяться на открытие памятников эпохи энеолита и ранней бронзы, которые, быть может, подтвердят заселенность межгорных котловин горной Чечни раннеземледельческим населением» [17, c. 12].
 
Памятники энеолита (в отличие от памятников неолита) обнаружены теперь практически по всему Северному Кавказу. М.Г. Гаджиев считает, что эти памятники представляют собой единый культурный тип от Дагестана до Кабардино-Балкарии [15, c. 33-34]. «Западнее Кабардино-Балкарии эта индустрия (имеется в виду производство каменных орудий характерного типа. – Авт.) уже не встречается, – пишет ученый. – На Северо-Западном Кавказе в обработке камня господствовала иная традиция» [15, c. 34-35]. Таким образом, раннеземледельческая культура Северо-Восточного и Центрального Кавказа по ряду характерных черт сильно отличается от синхронной ей культуры Северо-Западного Кавказа. Отличается она и от современных ей культур Закавказья [17, c. 19].

Итак, перед нами вырисовываются четыре локальных культурных ареала, на которые разделялся Кавказ эпохи энеолита. Они своеобразны, эти культуры, по происхождению, по своим характеристикам и было бы соблазнительно связать их с предками автохтонных кавказских народов, которые ныне проживают на территориях былого распространения этих древнейших культур. Однако такое допущение было бы голословным, ибо нам известно, что этническая ситуация на Кавказе в последующие эпохи многократно менялась. Единственное, на что можно указать с достаточной долей уверенности, это на то, что общие предки хуррито-урарто-чеченской общности в те далекие времена обитали на юге, в различных регионах Передней Азии, в частности, на Армянском нагорье, где, по мнению ведущего российского ученого-антрополога В.П. Алексеева, зародился кавкасионский антропологический тип, присущий чеченцам и ряду других народов Центрального Кавказа [2, с. 100], чье происхождение связывается с чеченцами-нахчийцами кобанской (XIII – IV вв. до н.э.) эпохи [52, с. 267]. Именно с Армянского нагорья в последующем мы видим исход этой общности как на юг, в Переднюю Азию, так и на север – в Закавказье и далее на Северный Кавказ.

2

В начале IV тыс. до н.э. на Кавказе складывается куро-аракская культура, занимающая весьма обширный регион – почти все Закавказье и Северный Кавказ, где она охватывает Дагестан, Чечню, Ингушетию и некоторые районы Северной Осетии. На юге эта культура занимала северо-западную часть современного Ирана и Восточную Анатолию. Отдельные элементы куро-аракской культуры отчетливо прослеживаются даже в Сирии и Палестине, где они составляют так называемую кирбет-керакскую (= хирбет-керакскую) культуру [66, c. 149]. В мировой археологии едва ли выявлена культура такой древности и столь поразительного единообразия, которая охватывала бы такие огромные пространства.

Важным является вопрос о происхождении куро-аракской культуры. По мнению Р.М. Мунчаева она первоначально зародилась на территории куро-аракского двуречья и всего Армянского нагорья, где наблюдается наибольшее скопление памятников этой культуры [66, c. 149]. Весьма важен еще один момент: между раннеземледельческой и куро-аракской культурами лежит стерильный слой земли, лишенный всяких археологических находок, или обнаруживается культура, совершенно отличная от куро-аракской (Геой-тепе, Нахичеванское Кюль-тепе, поселения Восточной Анатолии). Следовательно, куро-аракская культура не является продолжением более древней энеолитической культуры Кавказа и Передней Азии, чьи локальные варианты мы рассмотрели выше. Куро-аракская культура возникает как бы ниоткуда, без всяких генетических связей с предшествовавшими культурами, что, очевидно, должно свидетельствовать о смене населения.

За несколько лет до того, как Р.М. Мунчаев опубликовал свое заключение, некоторые авторы попытались доказать, что между шомутепинской и куро-аракской культурами существовала еще одна, переходная, промежуточная культура. Аргументы этих ученых основывались главным образом на некотором количестве грубой светлой керамики, которая встречалась как в энеолитических, так и в куро-аракских комплексах. Впрочем, более подробно ознакомившись с работами этих авторов (К.Х. Кушнаревой, Т.Н. Чубинишвили [55, c. 34], а также А.И. Джавахишвили [26, c. 148]) можно понять, что отмеченная керамика не столько присутствует в энеолитических комплексах, сколько теоретически допускается, что она имеет энеолитический облик, а находят ее почти всегда вместе с куро-аракскими предметами. Тем не менее, некоторые ученые, такие как О.М. Джапаридзе [27, c. 322], К.Н. Пицхелаури, Ш.Ш. Дедабришвили [74, c. 13] и М. Г. Гаджиев [16, c. 12-14] склонны были считать, что куро-аракская культура зародилась в недрах кавказской энеолитической культуры и представляет собой эволюционировавшую форму последней. Однако мнение это, как мы видели, опирается на довольно шаткую основу.

Многие дагестанские ученые считают, что на Северо-Восточном Кавказе археологические культуры, постепенно эволюционируя, непрерывно развивались начиная с мезолита, по линии: неолит (Чохское поселение) – энеолит (поселение Гинчи) – куро-аракская культура. Это мнение наиболее полно сформулировал М.Г. Гаджиев: «На протяжении почти четырех тысячелетий с рубежа VII-VI тыс. до н.э. до 2-й половины III тыс. до н.э. культурно-историческое развитие Северо-Восточного Кавказа протекало в целом стабильно, в условиях сохранения на всех этапах безусловной культурной преемственности» [18, c. 6]. Из этого ученый делает вывод: «Северо-Восточный Кавказ входил в первичный ареал формирования и длительного развития куро-аракской культуры» [17, c. 21].

Возможно ли такое, чтобы одна и та же культура зародилась одновременно в двух различных, отдаленных друг от друга местах? Это невозможно. Ведь культура – это не единичный предмет, который можно случайно создать в идентичной форме в разных местах, это целый комплекс характерных предметов и идей, а комплексы никогда не смогут совпасть без взаимосвязей и взаимного влияния тех, кто их создает. В этой связи Г.А. Меликишвили замечает: «…проследить возникновение этой культуры (куро-аракской. – Авт.) в какой-либо одной области и предполагать ее распространение именно отсюда, пока что очень трудно. Трудно подыскать для нее предка и вне территории ее распространения. Все же исключительное единообразие этой культуры делает вероятным предположение о возникновении ее первоначально где-то в одной небольшой области среди этнически весьма однородного населения и о распространении ее в дальнейшем на обширной территории путем расселения представителей этой этнической группы» [62, с. 16-17].

Историки Чарлз Берни и Дэвид Лэнг с некоторой осторожностью подтверждают эту мысль. Они отмечают: «В последней четверти IV тыс. до н.э. вся обширная зона – от Кавказа до территории за верхним Евфратом и озера Урмия – начала демонстрировать общее единообразие материальной культуры. Процесс продолжался еще больше тысячи лет. Он предполагает этническое единство, которое, учитывая чисто доисторические свидетельства, трудно доказать» [6, с. 37].

Исходя из этих и многих подобных соображений, совершенно исключено, что различные очаги единой куро-аракской культуры возникли независимо друг от друга на таких, довольно отдаленных друг от друга, территориях, как Дагестан, Восточное и Центральное Закавказье, Иран, Восточная Анатолия, Сирия и Палестина. Но где тогда зародилась эта культура? В Дагестане? В Южном Закавказье? На северо-западе Ирана? В Сирии или Палестине? Это далеко не праздные вопросы. От ответа на них зависит слишком многое в реконструкции этнической истории народов Кавказа, в том числе и чеченцев.

Древнейшие памятники куро-аракской культуры зафиксированы в Закавказье, там же наблюдается и наибольшая их густота. Куро-аракские памятники Северного Кавказа датируются серединой и второй половиной III тыс. до н.э., когда в Закавказье, по словам Р.М. Мунчаева, «жизнь на большинстве куро-аракских поселений прекращается» [66, с. 413]. Следовательно, куро-аракская культура появилась на Северном Кавказе, во-первых, позднее чем в Закавказье и, во-вторых, под влияние Закавказья. Последнее доказывается тесным сходством куро-аракских памятников Чечни, Ингушетии и Северной Осетии с аналогичными памятниками Грузии [77, c. 91-130].

Если же вслед за некоторыми дагестанскими учеными признать центром формирования куро-аракской культуры Дагестан, остается необъяснимым множество фактов, и в особенности такой: куро-аракская культура проникла в Чечню, Ингушетию и Северную Осетию из Закавказья. Почему не из Дагестана? Ведь если Дагестан – центр зарождения этой культуры и если древние закавказские племена заимствовали эту культуру из Дагестана, то почему понадобилось без малого целое тысячелетие, чтобы куро-аракская культура проникла на территорию Чечни с территории Грузии, тогда как Чечня и Дагестан являются непосредственными соседями и между ними нет никаких ландшафтных преград? Трудно предположить, что куро-аракская культура, зародившись к концу IV тыс. до н.э. в Дагестане, распространилась далеко на юг, а затем, к концу III тыс. до н.э. «вернулась» на Северный Кавказ, описав гигантскую дугу, охватившую такие отдаленные регионы как Иран, Анатолия, Сирия и Палестина. Не проще ли признать очевидное – что и в Дагестан эта культура проникла с юга? Или есть какие-то факты, которые делают это признание невозможным? Нам они не известны.

3

Куро-аракская культура в значительной степени хранит в себе тайну происхождения кавказских народов. Она примечательна еще и тем, что по времени совпадает с началом письменного периода в истории человечества, то есть с появлением первых цивилизаций Древнего Востока. Не следует недооценивать то обстоятельство, что южная граница распространения куро-аракской культуры примыкала к Месопотамии, где впервые зародилась одна из таких высокоразвитых цивилизаций – шумерская.
Кто создал куро-аракскую культуру? На этот счет существует несколько гипотез. Так, И.М. Дьяконов считал создателями этой культуры хурритов, основываясь на том, что «границы куро-аракской культуры в эпоху ее расцвета не выходят за пределы распространения хурритского языка» [32, c. 113-115]. В другой работе И.М. Дьяконов уже пишет о группе языков – хуррито-урартских и нахско-дагестанских, как о языках создателей куро-аракской культуры [31, c. 7]. Такого же мнения придерживается и М.Г. Гаджиев, который к тому же считает, что «предки носителей современных нахско-дагестанских и хуррито-урартских языков обитали на этой территории (то есть на Северо-Восточном Кавказе. – Авт.) по крайней мере с эпохи раннего металла» [17, c. 21].
 
Чарлз Берни и Дэвид Лэнг считают, что куро-аракскую культуру могли создать только хурриты. Ученые задаются вопросом: «кто кроме хурритов мог оставить после себя раннюю закавказскую (т.е. куро-аракскую. – Авт.) культуру?» И отвечают: «Очевидный вывод – население было хурритским и оставалось таковым с конца IV тыс. до н.э.» [6, с. 42]. Создателями куро-аракской и равнозначной ей хирбет-керакской культуры Сирии и Палестины считают хурритов и авторы фундаментальной «Истории древнего Востока»: «В конце III тысячелетия до н.э. из области Закавказья и Армянского нагорья в Южную Сирию… проникла группа, вероятно, хурритских племен, принесшая сюда так называемую "куро-аракскую" (в Сирии-Палестине – "хирбет-керакскую") археологическую культуру» [42, с. 210-211].

Немецкий ученый Вильхельм Гернот также был склонен считать создателями куро-аракской культуры хурритов, которые стали расселяться по смежным территориям с середины IV тыс. до н.э. Он писал: «По археологическим данным, проникновение хурритов из Закавказья на Ближний Восток началось примерно с середины четвертого тысячелетия до н.э. К началу второго тысячелетия до н.э. они уже прочно осели на юге Малой Азии, в Сирии, Палестине, Северной Месопотамии и в предгорьях Загроса. Культура хурритов составила связующее звено между восточным и западным Средиземноморьем» [20, с. 3-4]. Мнения о хурритах как создателях куро-аракской культуры придерживается и А.С. Касьян [47, с. 383].

Серьезные позиции занимает и гипотеза об индоевропейском облике племен, создавших куро-аракскую культуру. Многочисленные и разнообразные картвело-индоевропейские параллели, выявленные на базе пракартвельского языка, позволили Г.А. Меликишвили высказать мысль о «возможном индоевропейском происхождении носителей древней закавказской куро-аракской культуры, впоследствии в значительной мере ассимилированными по языку носителями языков переднеазиатского типа, в частности картвельскими, для которых означенное индоевропейское население сыграло роль субстрата…» [62, c. 29]. Следует добавить, что распад пракартвельского языка-основы произошел в конце III – начале II тыс. до н.э. [51, c. 245]. Последнее обстоятельство важно в том отношении, что, по мнению специалистов, «процесс “индоевропеизации” картвельского лингвистического типа, возможно, протекал в условиях тесного и длительного контакта между племенами, говорившими на картвельских и древних индоевропейских диалектах еще до разделения общекартвельского языка-основы на самостоятельные языки» [61, c. 9]. Отсюда следует, что контакты носителей общекартвельского языка с предками индоевропейцев происходили приблизительно в конце III тыс. до н.э. Картвельские (грузино-свано-мегрельские) племена переселились в Закавказье из Передней Азии в последних веках III тыс. до н.э. и застали здесь куро-аракское население, говорившее на индоевропейских диалектах. Длительное соседство этих двух языковых общностей привело к тому, что во всех трех группах картвельской языковой семьи (грузинская, сванская, мегрельская) ныне обнаруживается значительный слой индоевропейской лексики.

В своем фундаментальном труде «Индоевропейский язык и индоевропейцы» Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов приводят множество доводов лингвистического, мифологического и археологического характера в пользу гипотезы об индоевропейском облике куро-аракских племен [19, c. 893-894]. Прародина индоевропейцев, по мнению этих ученых, помещалась «в областях на северной периферии Передней Азии, то есть к югу от Закавказья до Верхней Месопотамии» [19, c. 891].
 
Мнение об индоевропейском характере куро-аракских племен поддерживают такие ученые как Н.Н. Чебоксаров, И.А. Чебоксарова [99, c. 50], Ш. Дедабришвили, Г. Мирцхулава [22, c. 9], причем последние двое авторов допускают возможность проникновения носителей куро-аракской культуры в Европу вплоть до Пиренейского полуострова [22, c. 8].
 
Особую позицию занимает по этому вопросу Р.М. Мунчаев, который пишет: «Обширен, как мы видим, ареал куро-аракской культуры. На каких языках говорили ее носители: на хуррито-урартском, хаттском или картвельских, нахско-дагестанских или абхазо-адыгских? Можно предполагать, что в разных областях ареала куро-аракской культуры говорили на каком-нибудь из этих языков. Причем в причерноморских районах Кавказа говорили на абхазо-адыгских языках, близких к хаттскому, в Центральном и Южном Закавказье – на хурритском и картвельском, а на Восточном Кавказе – на нахско-дагестанских языках. Следовательно, нам представляется, что общекавказского языкового единства во всяком случае в III тыс. до н.э. здесь не было» [66, c. 412].

Здесь уместно снова напомнить приведенное выше мнение Г.А. Меликишвили о том, что исключительное, по его выражению, единообразие куро-аракской культуры во всех регионах ее распространения свидетельствует о том, что она создана единой этнической общностью, которая, расселяясь, распространила ее по отдаленным территориям. Легко заметить, что мнение Г.А. Меликишвили кардинально противоречит предположению Р.М. Мунчаева о том, что куро-аракская культура является «коллективным творением» разнообразных в этническом отношении древних сообществ.
Как мы видим, спектр мнений об этнической принадлежности куро-аракских племен весьма широк. С одной стороны, предлагается видеть в них хурритов и генетически родственные последним племена. С другой – индоевропейцев. А с третьей – предков всех нынешних кавказских автохтонов и некоторые древние народы, родственные последним. Однако, если мы попытаемся вникнуть в содержание всех перечисленных гипотез, то увидим, что противоречий в них не так уж и много.

Действительно, трудно не согласиться с мнением И.М. Дьяконова о том, что границы распространения куро-аракской культуры почти полностью совпадают с границами расселения хурритов. Однако, как подмечается целым рядом ученых, именно вторжение хурритов привело к гибели куро-аракской и равнозначной ей кирбет-керакской культур Закавказья, Сирии и Палестины [28, c. 13-23, там же библиография вопроса]. Иначе говоря, по мнению указанных ученых хурриты явились не создателями куро-аракской культуры, а ее разрушителями в последних веках III тыс. до н.э., что, по-видимому, объясняет и тот факт, что прекращение жизни куро-аракских поселений было «катастрофическим» [25, с. 60-62]. И, если следовать этой версии, нет ничего удивительного в том, что археологи открывают куро-аракские и кирбет-керакские памятники в тех районах, где древние письменные источники фиксируют присутствие хурритов. Нужно эти два факта развести по времени и тогда все встает на свои места. Иначе говоря, оказываются правы и те ученые, которые видят в создателях куро-аракской культуры индоевропейцев, и те их коллеги, которые отмечают факт совпадения границ этой культуры с границами расселения хурритов: последние своими вторжениями или вытеснили, или ассимилировали старое индоевропейское население этих мест и заняли ареал их былого обитания.

Сказанное подкрепляется присутствием довольно обширного слоя индоевропейских заимствований в хуррито-урартском [47, с. 384], а также наличием в нахчийских (чеченском, ингушском, бацбийском) языках многочисленных параллелей с базовой индоевропейской лексикой. В частности, лингвист А.Д. Вагапов в своем «Этимологическом словаре чеченского языка», сопоставив базовые лексики чеченского и индоевропейского, приходит к заключению, что «даже по прошествии тысячелетий подавляющая часть основного словарного состава индоевропейского и пранахского языка совпадает». И далее: «Поскольку нахский язык не мог полностью заимствовать свою лексику из индоевропейского языка, оставаясь неиндоевропейским, остается один вывод: праиндоевропейский язык развился на базе прачеченского или, что для нас абсолютно то же самое, пранахского языка» [13, с. 76]. Языковые реконструкции, произведенные группой российских и европейских лингвистов, подтверждают сильное влияние северокавказских языков на праиндоевропейский язык-основу [29, с. 76], что подкрепляет приведенное нами мнение А.Д. Вагапова.
Теперь другой вопрос: могла ли быть куро-аракская культура коллективным творением всех коренных кавказских народов, как предполагает Р.М. Мунчаев? Разумеется, нет. Ведь северокавказский праязык, по глоттохронологическим расчетам С.А. Старостина, распался уже ок. середины VI – начале V тыс. до н.э. [85, с. 90], т.е. задолго до появления куро-аракской культуры (начало IV тыс. до н.э.). И за 2 – 1,5 тысячи лет, прошедшие после распада северокавказского праязыка, носители новообразовавшихся диалектов и языков должны были расселиться на значительные расстояния. А ведь единую культуру не могут создать различные этнические общности, живущие в различных регионах. Культура в ее археологическом выражении создается какой-либо одной компактной и стабильной общностью, а затем она перенимается соседями и соседями соседей. Так культура расходится по смежным областям и ее носители могут впоследствии оказаться обладателями различных языков. Но создает культуру всегда одна этническая группа. И прав Г.А. Меликишвили, когда замечает, что «более приемлемо связывать куро-аракскую культуру не с “иберийско-кавказской общностью”, а с какой-либо одной иберийско-кавказской группой» [62, c. 18]. Но с какой?

Если хурриты в конце III тыс. до н.э. вторглись в Закавказье и это вторжение привело к гибели куро-аракской культуры, то они, то есть хурриты, никак не могут считаться ее создателями. Предков чеченцев-нахчийцев в эту пору невозможно рассматривать в отрыве от хурритов, поскольку чеченцы-нахчийцы выделились из единой с хуррито-урартийцами этнической общности гораздо позже рассматриваемой нами эпохи. Следовательно, и предки чеченцев-нахчийцев не могут претендовать на роль самостоятельных создателей куро-аракской культуры. Что касается хатто-абхазо-адыгской общности, то на месте их древнейшего обитания бытовала совсем иная культура – майкопская, так что странно, что такой выдающийся ученый-кавказовед как Р.М. Мунчаев вообще упоминает эти племена в перечне возможных творцов куро-аракской культуры. Возможно, это объясняется тем, что ранее Р.М. Мунчаев высказывал мысль о том, создателями майкопской культуры, распространенной от западной части Чечни до черноморского побережья Кавказа, могли быть или шумеры, или, что по его мнению более вероятно, хурриты [65, c. 376]. Даже если допустить, что хурриты и имели какое-то отношению к созданию блестящей майкопской культуры, все же, на наш взгляд, следует учитывать мнение и таких ученых как М.М. Трапш, А.Н. Соловьев, З.В. Анчабадзе, В.Г. Ардзинба, Г.А. Меликишвили и др., которые роль создателей майкопской культуры отводят предкам абхазо-адыгских народов и родственным им малоазийским кашкам (каскам) и хаттам [8, c. 48-49].
Остаются дагестанские племена, но, во-первых, дагестанские ученые настаивают на непрерывности проживания этих племен на территории Дагестана начиная с мезолита и, во-вторых, независимо от этого обстоятельства, куро-аракская культура проникла на Северный Кавказ с юга, из Закавказья, и первоначальные творцы ее жили в Закавказье, а не в Дагестане.

Поэтому, как нам представляется, действительно именно индоевропейцы явились создателями куро-аракской культуры, которая впоследствии была уничтожена нашествием воинственных хурритских племен, обитавших в те времена в Северной Месопотамии и на своей древней прародине на Армянском нагорье («страны Наири»). Иного соотношения субстрата и суперстрата мы не можем допускать в силу простой логики: если бы хурриты явились создателями куро-аракской культуры, а индоевропейцы – захватчиками территории ее распространения, то в последующем мы бы имели на Кавказе совершенно иную этническую картину: автохтонные народы Кавказа были бы индоевропейцами, а не представителями северокавказской семьи языков.

Это утверждение подкрепляется также и этнолингвистической ситуацией в самой Европе, где события развивались противоположным образом, чем на Кавказе в эпоху гибели куро-аракской культуры. Если хурриты на Кавказе захватили ареал распространения куро-аракской культуры, созданной индоевропейцами, то в Европе в III тыс. до н.э. индоевропейцы захватили территории, которые до них занимали племена северокавказского этнического облика и, позаимствовав какие-то элементы языка (или языков) северокавказского типа, полностью ассимилировали старое европейское население. Лингвист В.А. Дыбо так пишет об этом со ссылкой на своих коллег по языковым реконструкциям: «Наличие лексических заимствований из северокавказского в праиндоевропейский и в отдельные индоевропейские группы заставило нас предполагать, что индоевропейский в Европе “наложился” на северокавказские и близкие им языковые группы» [29, с. 76].

Исходя из того, что многие ученые-индоевропеисты, расходясь в локализации индоевропейской прародины, тем не менее, сходятся в том, что появление этой общности в Европе совпадает с завершением существования т.н. ямной культуры на рубеже XXIV-XXIII вв. до н.э., индоевропейское вторжение в Европу хронологически совпадает с гибелью куро-аракской культуры в Закавказье. При этом следует учитывать уже приведенное нами выше авторитетное мнение Р.М. Мунчаева о том, что куро-аракские памятники на Северном Кавказе появляются именно в тот период, когда в Закавказье, по его словам, «жизнь на большинстве куро-аракских поселений прекращается» [66, с. 413]. Из этого напрашивается вывод, что индоевропейцы, изгнанные хурритами из Закавказья, на какое-то время осели на Северном Кавказе, перенеся в этот регион куро-аракскую культуру. Однако, такой вариант развития событий ставит перед нами новую проблему: почему в зоне распространения куро-аракской культуры на Северном Кавказе и в Дагестане среди автохтонных народов этих регионов на сегодняшний день, как объяснил нам при устной консультации основатель и руководитель чеченского ДНК-проекта Пахрудин Арсанов, не обнаружены индоевропейские гаплотипы (а если и обнаружены, то в пределах статистической погрешности)? Ведь, если куро-аракскую культуру создали индоевропейцы, то они должны были оставить в зоне ее распространения свой «генетический след».

Тут всплывает проблема, которую, насколько нам известно, впервые сформулировал известный востоковед И.М. Дьяконов. При описании древних вторжений и завоеваний ученый предлагает выяснять, как важное обстоятельство, каким был, так сказать, половозрастной состав завоевателей [37, с. 7]. Одно дело, если мы сталкиваемся с чем-то наподобие «великого переселения народов», когда в составе завоевателей наличествуют как мужчины, так и женщины с детьми. В этом случае одна этническая общность вытесняет другую, почти не смешиваясь с ней или смешиваясь в минимальной степени. Другое дело, когда в составе завоевателей присутствуют только молодые воины. В этом случае агрессоры на завоеванной территории захватывают женщин, истребляя или изгоняя мужчин, как это происходило при киммерийских и скифских вторжениях в Переднюю Азию. Однако, и в первом, и во втором случаях гены прежнего населения, идентифицируемые по отцовской линии, или полностью исчезают, или сохраняются у завоевателей в минимальной пропорции. Поэтому, отсутствие у кавказских автохтонов, занимающих территории былого распространения куро-аракской культуры, индоевропейских гаплотипов объясняется спецификой древних завоеваний: 1. старое население изгонялось; 2. старое население истреблялось и/или изгонялось в его мужской части; 3. старое население порабощалось и при этом не допускалось его смешивания с завоевателями, как это имело место в Индии при ее завоевании арийцами, или в отношениях спартанцев с завоеванными ими илотами. Таким образом, отсутствие у северокавказских и дагестанских автохтонов индоевропейских гаплогрупп не является весомым доводом против гипотезы об индоевропейцах как создателях куро-аракской культуры.

Исходя из вышеизложенного, мы вполне можем допустить, что именно хурритская экспансия в Закавказье и позже на Северный Кавказ явилась катализатором вторжения индоевропейцев, потерявших свои кавказские территории, в Европу. Подобные явления имели место в истории и позже, когда какие-то этнические сообщества, спасаясь от завоевателей, сами становились завоевателями других территорий. Классический пример – завоевания киммерийцев, прогнанных со своих северо-причерноморских территорий скифами, в Передней Азии. Кстати, сами скифы перед этим тоже были прогнаны с Кавказа племенами массагетов или иссидонов и в поисках новых земель для обитания напали на киммерийцев. Или вспомним судьбу Джелал-Ад-Дина, старшего сына хорезмшаха Мухаммеда ибн-Текеша, который, преследуемый по пятам монголами, тем не менее умудрился завоевать огромные территории в Иране, Закавказье и Месопотамии. То есть, подобные завоевания часто напоминают принцип домино.
Ученый-кавказовед Мераб Чухуа, сопоставив языковые и генетические данные народов Кавказа, приходит к заключению, что «кавказское население древнейшего периода формировалось на базе местных гапплогрупп (G, J, разные подгруппы). Данные гапплогруппы также проявляются в древнейших захоронениях и частично в горных областях Европы, как одна из основных составляющих древнейшего населения. Ту же гапплогруппу мы видим у этрусков (Италия), в Анатолии и на Ближнем Востоке (Средиземноморье, Месопотамия). Возникает вопрос ; почему? Ответ может быть один: в древнейший период, в шестом-пятом тысячелетии до Рождества Христова, существовала иберийско-кавказская этнико-языковая общность с генетикой G и J, тянувшаяся от Испании-Франции того периода через Центральную, Южную Европу и Анатолию до Кавказа и Междуречья. Именно здесь народы, связанные между собой генетикой и языком… создали первые на земле цивилизации. Это: Шумер, Митанни/Хурри/Урарту, Хатти/Хаттуса» [104, с. 17].

Судя по палеогенетическим исследованиям, воздействие нового индоевропейского населения, вторгнувшегося в Европу, на старое «северокавказское» население этого континента носило характер тотального геноцида. Как отмечает А.А. Клесов, на европейском континенте происходило массовое уничтожение мужчин – носителей северокавказского языка, пришлыми индоевропейцами. После этого геноцида III тыс. до н.э. «северокавказцы» сохранились в Европе в труднодоступных горах и на некоторых средиземноморских островах [50]. Создается впечатление, что индоевропейцы при вторжении в Европу зеркально повторили то, что сотворили с ними хурриты: изгнали и/или уничтожили мужчин и захватили женщин.

Добавим, что, судя по реконструированным праиндоевропейским терминам, первоначальная (до языкового распада) прародина индоевропейцев помещалась в ландшафтной зоне, где были горы, ущелья, пропасти, лесистые горы и не очень большие реки [29, с. 77]. Кавказ, как мы видим, идеально подходит под это описание. Примечательно, что еще в 1907 году известный немецкий ученый-кавказовед Адольф Дирр уверенно доказывал, что индоевропейцы (в частности, германцы и кельты) представляют собой выходцев с Кавказа; причем, на самом Кавказе они являлись не пришельцами, а его древнейшими обитателями [24, с. 12-15].
Таким образом, в силу всех перечисленных причин, гипотеза об индоевропейском субстрате и хурритском суперстрате в процессе формирования пранахчийской этнической общности хорошо согласуется с известными в кавказоведении фактами.

Продолжение см. здесь.